Пара слов об удивительных особенностях человеческой памяти

Андрей Витязев, 11 февраля 2003

Солнце в рассеянности роняло лучи на землю, а они в свою очередь рассыпались по крышам, дорогам, головам прохожих и кронам деревьев. Словом, куда угодно, наверное, кроме этого дуба: его густая крона отбрасывала прохладную свежую тень. Что в этот жаркий денек было весьма и весьма кстати: да, места Федор Афанасьевич выбирать умел.

Нагваль всея Руси чинно развалился на травке и с достоинством пожевывал травинку, вполуха внимая ученику. Кузьма Егорыч, пример усердия и пытливого ума, сидел тут же, неподалеку и, поскольку все его попытки расспросить наставника о сути иллюзорности мира не принесли успеха, делился сновидным опытом последних дней; поначалу спокойно и взвешенно, а затем все эмоциональнее и жизненней, заново переживая ночные путешествия.

- …затем снимаю я голову…

- Это что, как шляпу?

- Ну, да. Снимаю я ее, значит, под мышку и в лес. Как проснулся, сразу за дневничок, записал все в аккурат, а потом как стал карту рисовать…

- Какую еще карту? - навострил уши дон Федор, приподымаясь на локте.

Кузька заелозил было на месте, словно угорь на отмели, но тут уж ничего не попишешь: попался. На длинном языке и откровенном слове. Вместо поднять руки, Кузьма опустил глаза.

- Да я вот в Интернете вычитал, - на слове "Интернет" Федор Афанасьевич поежился и скорчил мину явного недовольства. Не любил он этот Интернет. - У "хакеров сновидений", по-моему, точно не помню. Так вот они говорят, что сны надобно картографировать.

- Карты рисовать?

- Угу.

- Ну и как оно?

- Да ни получается ни пса, - признался Кузька, словно скинул мешок с плеч. - Хочешь нарисовать, вроде же и помнишь, а как начнешь карандашом по бумаге - так все вроде как на осколки бьется, кусочки одни, да и те расплывчатые.

Афанасьевич добродушно усмехнулся в густую бороду.

- Эх, писать они все гаразды. Тут они кнопок не жалеют, а вот разъяснить по-человечески… Ладно, слушай сюда внимательно, - Нагваль Федор умостился поудобнее, почесал репу и, выдержав МХАТовскую паузу, потек словами. - Рисовать сны, это они недурно выдумали. Да вот только ключа не додали. Во сне память такая, нечеткая. - Кузьма утвердительно закивал: мол куда уж там нечетче. - Чтобы такие зарисовки делать память тренировать надобно. Вон, были мы третьего дня у Машки. Ты ж у нее впервые в доме очутился? Вот. А теперь скажи-ка мне как нее горница выглядит?

На лице Кузьмы Егорыча проступили следы работы мыслей с легкой примесью замешательства: он еще не до конца понял каким образом горница Марии Степановны, местной шептуньи, относится к сновидной практике из Интернета.

- Ну, при входе на полу ковер лежит. Небольшой такой, посреди комнаты стол, под стеной комод, сервант. В углу телевизор на тумбочке стоит, пылью покрывается - ей он все равно не нужен, она все новости и без него знает. На окнах занавесочки. Синие.

- А сколько окон в светлице? Сколько стульев подле стола? Как стол развернут углом ко входу или же прямо? - нещадно сыпанул наставник.

В памяти ничего подобного не значилось. Кузьма в течении дюжины секунд насиловал подсознание в поисках исходных данных: ничего. Пусто. И лишь воображение извивалось и так и сяк, предлагая на выбор зарисовку за зарисовкой: а вот стол стоит углом, а вот прямо, а вот торцом - пожалуйста, хотите ножками вверх - никаких вопросов!

- Не помню, Федор Афанасьевич. Ей-ей, не помню, - сдался Кузьма.

- Круглый.

- Что?

- Стол круглый, - опечатал разговор Нагваль.

Воображение тут же услужливо подсунуло изображение круглого стола, за что и получило причитающуюся оплеуху. "И для кого я стараюсь?" - попыталось обидеться воображение, надувая губы, словно мальчишка, выдворенный из кухни.

- Ну что же, - голос учителя отрезвляюще подействовал на Кузьку. - Теперь попробуй описать дорогу от деревни до… А хоть бы и до сюда.

Ученик, этот безропотный объект всяческих понуканий и разнообразных издевательств, сносящий всякие обиды и находящий в себе недюжинные силы благодарить своего мучителя за причиненные страдания, насторожился: в поставленном голосе дона Федора проскочила едва уловимая ухом нотка. Крохотная, неслышная, она ничегошеньки не передавала, ни единой эмоции. Она предвещала подвох.

- А-а. Хрен с ним. Подвох, так подвох. Нам ли привыкать? - порассудил Кузьма Егорыч и отпустил мысль. Подвох подвохом, а рассказывать все равно придется, и лучше это сделать хорошо. По-настоящему хорошо.

Кузьма выпрямил спину.

- Сразу за деревней начинается дорога. Вытоптанная серая тропинка на полторы особы: одно просторно, а двое на поместятся. Змеится она между кочек и так петляет вниз, мимо старой березы, и до лесополосы. Там далее через полосу, лугом, сюда к речке. Вроде все, - с надеждой в голосе завершил Кузьма.

- Хорошо. Странная штука, эта память… Все хорошо, а полянку забыл.

- Какую полянку? - сделал брови домиком ученик.

- Как это какую? Ну, помнишь, как тропинка в лесополосу ныряет, метров двадцать по полосе есть там полянка с двумя большими пнями. Ты еще говорил, что там бы и сидели, если бы не мошкара. Ну, ты еще год назад там едва часы в пыли не посеял.

Вроде как и не было там поляны той… Или была? Нет, похоже, что все-таки была. И пни были. Афанасьевич продолжал описывать поляну.

- Помню, - вырвалось у Кузьки. - Вспомнил, есть там в лесополосе полянка!

- Вот и я говорю, странная штука, эта память. Нет там никакой поляны, Кузьма Егорыч. Нет, и отродясь не было. Но ведь ты ее вспомнил? Или придумал? Или насочинял? А разница где?

- Да, но… - побледневший ученик жадно глотал воздух.

- Эх, Кузька, да поговори мы об этой полянке еще четверть часа, и отправь я тебя домой, нашел бы ты эту поляну, ей-ей, нашел бы…